роскоши. Оба эти театра не так далеки друг от друга, как это может показаться.

Мне пришлось много говорить о мире внутреннем и мире внешнем, но, как всегда, когда

речь заходит о противоположных вещах, их противоположность оказывается относительной.

Я часто пользовался такими понятиями, как красота, магия, любовь, с одной стороны,

уничтожая их — с другой, пытаясь к ним приблизиться. А парадокс этот чрезвычайно прост.

Все, что прикрывается этими слонами, омертвело, все, что они на самом деле означают,—

это как раз то, чего нам недостает. Если мы не понимаем, что такое катарсис, то только

потому, что теперь его отождествляют с эмоциональной паровой баней. Если мы не в

состоянии понять трагедию, то только потому, что ее теперь подменяют изображением на

сцепе короля. Мы хотим магии, но путаем ее с фокусничеством, так же как мы уже

безнадежно смешали любовь с сексом, красивое с эстетическим. Мы должны открывать

новые возможности, ибо только тогда раздвинутся горизонты реализма. Мы отчаянно

стремимся попасть под власть магического до такой степени, чтобы даже само наше

представление о реальности изменилось.

Но это вовсе не означает, что скрывание масок уже позади. Напротив, во всем мире идет

один и тот же процесс: для того чтобы спасти театр, его надо заново расчистить. Процесс

этот только начался и едва ли когда-нибудь завершится. Театру требуется своя постоянная

революция. С другой стороны, бессмысленное разрушение— преступно, оно вызывает

мощное противодействие и влечет за собой еще большую путаницу если даже мы разрушим

псевдосвятой театр, мы не должны при этом впадать в заблуждение, полагая, что

необходимость в духовности устарела и что космонавты раз и навсегда доказали, что ангелы

па небе не обитают. И точно также, если мы часто испытываем раздражение от

маловыразительного театра революционеров и пропагандистов, это не должно означать, что