собой. Тому, кто будет рассматривать пьесу под таким углом, за всем этим откроется

величие и красота варварского ритуала. Но в «Тите Андронике» выявить это сравнительно

несложно — сегодня мы без труда находим пути к неистовому подсознанию. В «Буре» все

обстоит иначе. От первой пьесы до последней Шекспир прошел многотрудный путь: быть

может, сегодня нельзя создать такие условия, при которых бы пьеса полностью раскрылась.

Однако до тех пор, пока не найден путь к воплощению ее на сцепе, можно хотя бы

соблюдать осторожность, чтобы не подменить саму пьесу бесплодными попытками

искажения текста. Даже если «Бурю» сегодня невозможно сыграть, она остается примером

того, как метафизическая пьеса органично соединяет в себе элементы священного,

комического и грубого.

И вот теперь, во второй половине XX века, в Англии, где я пишу эту книгу, мы сталкиваемся

с приводящим в негодование явлением: образцом для подражания нам по-прежнему служит

Шекспир. Исходя из этого наша работа по воплощению Шекспира на сцене сводится к тому,

чтобы придать его пьесам «современное» звучание. Ибо только тогда, когда публику

непосредственно задевает содержание пьесы, удается преодолеть время и условности. И

точно так же, когда речь идет о современном театре, какую бы форму он ни принял, будь то

пьеса с несколькими действующими лицами, хэппе-нинг или пьеса с длинным перечнем

персонажей и меняющимся местом действия, проблема остается неизменной; как найти в

сегодняшнем театре нечто равное по мощи Елизаветинскому, имея в виду его масштаб и

выразительность. Какую современную форму мог бы принять этот великолепный театр?

Гротовский — как монах, для которого в песчинке заключена Вселенная. Своп театр он

называет театром нищеты. Елизаветинский театр, вобравший в себя все, что может иметь

отношение к жизни, включая грязь и отчаяние нищеты,— это грубый театр великолепия и