знаниями, хотя и не пользовалась терминологией, принятой в Студии актеров. Однако ее

способность добиваться результатов оставалась ее личной собственностью, она не могла

поделиться своим умением с теми, кто находился с ней рядом, поэтому пока она «печет

пирог», а другой актер «делает то, что ему подсказывает чувство», а третий в соответствии с

канонами драматической школы «ищет сверхзадачу по системе Станиславского», никакая

совместная работа для них невозможна. Давно известно, что лишь немногие актеры

способны полностью раскрыть свое дарование, работая то в одной труппе, то в другом.

Однако мы прекрасно знаем, что постоянная труппа в конце концов тоже обречена на

умирание, если у нее нет цели и, следовательно, метода и соответственно школы. Говоря о

школе, я, разумеется, имею в виду не учебное заведение, где актер в полной изолинии от

внешнего мира упражняет свои конечности. Гибкие мускулы — еще не все, что нужно для

занятии искусством; одних гамм недостаточно, чтобы стать пианистом; кистью художника

водят не только ловкие пальцы; однако настоящие пианисты играют упражнении по многу

часов в день, а японские художники всю жизнь учатся рисовать идеальный круг.

Сценическое во многих отношениях— один из самых строгих видов искусства, и без

постоянной работы над собой актер неизбежно останавливается па полпути.

Кого же винить, когда мы наталкиваемся па мертвое театральное искусство? Уже

произнесено достаточно слов—публично и в частных беседах, — чтобы заставить критиков

сгорать от стыда и убедить нас, что все зло проистекает именно от них. Из года в год мы

жалуемся и произносим гневные тирады по адресу критиков, как будто одни и те же шесть

человек мчатся на реактивных самолетах из Парижа в Нью-Йорк, с выставки на концерт, с

концерта на спектакль и постоянно делают одни н те же грубейшие ошибки. Или как будто