расчленение. Некоторые актеры не реагируют на разъяснения, а другие — наоборот. Все это

меняется раз от разу, и в один прекрасный день совершенно неожиданно именно

неинтеллектуальный актер поймет режиссера через слово, а интеллектуальный—через показ.

На ранних репетициях импровизация, обмен ассоциациями и воспоминаниями, чтение

написанного материала, изучение документов, относящихся к эпохе, просмотр фильмов и

произведений живописи — все помогает каждому в отдельности проникнуться содержанием

пьесы. Ни один из этих методов сам по себе много не значит — каждый только стимул. В

пьесе «Марат/Сад», когда возникали кинетические образы безумия и завладевали актером, а

он, импровизируя, отдавался им остальные наблюдали и делали замечания. Так постепенно

родилось правдивое изображение, непохожее на те стандартные приемы, которые

непременно имеются в арсенале каждого актера для сцен сумасшествия. Затем, когда

исполнителю удалась имитация сумасшествия, удовлетворившая его коллег своей

кажущейся правдивостью, ему пришлось столкнуться с новой проблемой. Он мог бы

воспользоваться образом, почерпнутым из собственных наблюдений, но пьеса написана о

безумии 1808 года, то есть до наркотиков, до лечения, когда общество иначе относилось к

душевнобольным, а те о спою очередь по-другому реагировали па это и т. д. Чтобы показать

это. актер не располагал внешней моделью — он воспринимал линя Гойи не как образны для

подражания, ко, скорее, как стимулы, подтверждавшие его вору в необходимость идти на

поводу у самых настойчивых внутренних импульсов. Он должен был целиком подчиниться

этим внутренним голосам и на свой страх и риск отказаться от внешних образцов. Ему

приходилось постоянно поддерживать в себе состояние одержимости.

По мере того как ему это удалялось, перед ним вставала новая трудность: его