«скучно», «меняйте темп», «ради бога» становится единственно понятным для актеров

языком, тогда как еще неделю назад такие устаревшие термины могли свести на нет весь

процесс творчества. Чем глубже актер вникает в стоящую перед ним задачу, тем больше

указаний он обязан отобрать, воспринять и выполнить одновременно. Он должен

мобилизовать свое подсознание, целиком подчинив его требованиям рассудка. Результат в

целом неделим. Однако эмоций постоянно высвечивается интеллектом, так что и зритель, на

которого воздействовали то убеждением, то натиском, то отчуждением, заставляя его менять

оценки, в результате испытывает нечто в равной степени неделимое. Катарсис никогда не

может быть просто эмоциональным очищением: он должен быть обращен к человеку в

целом.

На спектакль, если он состоится, попадают двумя путями — через фойе и через выход на

сцену. Являются ли они, выражаясь метафорически, связующими звеньями либо

символизируют разобщенность? Если сцена связана с жизнью, если публика связана с

жизнью, тогда нужен и свободный доступ в театр, задача которого — упростить переход из

внешнего мира к месту встречи. Но раз театр, по сути, искусствен, тогда выход на сцену

напоминает актеру, что он не только попадает в особый мир, требующий костюма, грима,

перевоплощения, но что и публика тоже одевается специально для того, чтобы вырваться из

будничной жизни и по красному ковру пройти в святилище. И для актеров, и для зрителей

это в равной степени справедливо, поскольку в том и другом случаях речь идет о совершенно

различных возможностях, связанных с разными социальными условиями. Единственное, что

объединяет все виды театра, — потребность в публике. И это не просто трюизм: в театре

публика завершает акт творчества. Когда речь идет о других видах искусства, художник

может возвести в принцип идею работы для самого себя. Как бы ни было велико его чувство