ощущение ужаса перед бессмысленностью воины. Импровизированное представление,

которое оп устраивает, — это подлинный пример народного театра: реквизитом ему служат

пулеметы, флаги и облаченный в военную форму скелет. Когда же ему не удается внушить

толпе свои чувства, энергия, вызванная отчаянием, 'заставляет его искать новые средства

выражения и в минуту озарения он начинает ритмически отбивать такт, незаметно переходя

на дикую пляску с песней. Пляска сержанта Масгрейва — пример того, как настоятельная

необходимость донести смысл неожиданно вызывает к жизни самую невероятную,

непредвиденную форму.

Здесь перед нами двойственный аспект грубого: если Священный театр — это стремление к

невидимому через видимые воплощения, Грубый театр — это тоже сильный удар по

утратившему значение идеалу. И тот и другой театр питает страстная потребность в своей

аудитории, и тот и другой обладают безграничным запасом разного рода энергии, но и тот и

другой кончают тем, что создают сферы, каждая из которых по-своему ограничена. Если

Священный театр создает мир, в котором молитва звучит реальнее, чем ругательство, то в

Грубом театре все наоборот. Ругательство там уместно, а молитва звучит комически.

Создается впечатление, что у Грубого театра нет своего стиля, нет условностей, нет границ

— на самом же .деле существует и то, и другое, и третье. В жизни старее платья начинают

носить как вызов, пока это не превращается в позу, точно так же и грубость может внезапно

стать ограничивающей условностью. Руководитель такого вызывающе Грубого театра

бывает сам настолько приземленным, что ни о каком полете не может идти речь. Оп вообще

готов отрицать всякую необходимость полета, не считая небеса подходящим местом для

путешествий. Именно в этом вопросе Священный и Грубый театры более всего выступают

антагонистами. Священный театр имеет дело с невидимым, а этом невидимом заключены