Когда актеру удается объять цельность жизни героя, не перескакивая через те ее этапы, которые не охвачены действием драмы, тогда на сцене возникает не персонаж, а человек; рождается подлинная правда поведения, кото­рая диктует актеру такие краски, такие приспособления, каких он не мог бы придумать нарочно, не пережив с героем всего, что дано ему пережить. А ведь именно эта неожиданность правды, мимо которой сто раз проходили и на которой только сегодня, сейчас впервые художник зафиксировал наше внимание, — именно она потрясает, заставляет зрителя сопереживать с героем его горе и ра­дость. Только такая игра — открытие, игра — постижение нового, чего еще не было разгадано в жизни, по-настоя­щему украшает наш театр.

Чем шире жизненные наблюдения и знания, тем лег­че и плодотворнее работа нашего воображения.

В искусстве театра это положение является решаю­щим, так как актер в результате своей работы предстает перед зрителем как живой человек той или иной эпохи, и малейшая недостоверность его внутреннего или внеш­него поведения заставляет чуткого зрителя сразу же на­сторожиться.

Станиславский постоянно напоминал, что наблюда­тельность является фундаментом для творческого вооб­ражения актера. Он рекомендовал актерам пользоваться записными книжками, для того чтобы отмечать в них то, что поражает в жизни. Он говорил, что актеры должны в этом смысле брать пример с писателей.

Умению впитывать наблюдения и знания Константин Сергеевич придавал огромное значение. Он постоянно говорил о том, какое богатство таит в себе для актера и режиссера живопись, музыка, поэзия, и призывал акте­ров к тому, чтобы они изучали соседние искусства не только в связи с постановкой той или иной пьесы, когда это становится насущной необходимостью, но обязатель­но, как он говорил, «впрок».