Стремительно нараставший крах испанской государственности, коррупция бюрократического аппарата, фаворитизм, потеря части заморских и европейских владений, неудачные войны с Францией, сепаратистское движение в Каталонии, многочисленные заговоры и восстания, распад прежних, когда-то прочных нравственных устоев, традиций и представлений в сочетании с "католическим началом", сгубившим Испанию "своим угнетающим преобладанием над всеми другими элементами государственной жизни" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XII, М.-Л. 1956, стр. 466.}, - все это не могло не вызвать среди испанской интеллигенции чувства растерянности, тревоги и скептицизма. С одной стороны, обозначалась определенная тяга к незыблемым идеалам, к возвышенному, к красоте, а с другой - с этим отлично уживалась скептическая формула "жизнь - сон, жизнь - комедия". Однако тут же писатели (и, в частности, Кальдерон) стремятся умерить свой скептицизм указанием человеку на его обязанность оправдать земное существование добрыми делами и поступками.

 Прежние ренессансно-демократические идеалы, питаемые национальными традициями (характерные для Лопе и его ближайших соратников), стали уступать место учено-гуманистическим, которые в сфере художественной абстракции легче сочетались с трагическим восприятием действительности.

 Лишившись былой практической целеустремленности, испанский: театр начинает подпадать, с одной стороны, под влияние ученых-педантов, авторов ренессансно-классицистских поэтик, вроде Карвальо ("Лебедь Аполлона", 1602) и Каскалеса ("Поэтические законы", 1604-1617), а с другой - под влияние барочной школы лирики Гонгоры (влияние которого сказалось и на позднем Лопе). В творчество Кальдерона все глубже проникает один из основных мотивов позднего испанского Возрождения - сочетание шутки и горечи. По замечанию современного испанского исследователя Кальдерона Анхеля Вальбуэна Брионеса, сцены кальдероиовских пьес "постоянно колеблются между мадоннами Мурильо и шутами Веласкеса".