После такого этюда, проверяя по тексту, насколько точно исполнители коснулись той или иной темы, насколь­ко верно их отношение к передаваемым ими мыслям или фактам, я всегда останавливаю внимание актеров на сти­левых особенностях лексики автора.

Восклицательные знаки в монологе Катерины, рас­сказ Дудукина, который не прерывается ни единым во­просом Кручининой, то есть течет беспрерывно, захватывая разнообразные подробности о жизни, о лично­сти Незнамова, — это все помогающие нам ходы для рас­крытия существа произведения.

А в период завершения работы мы обязаны научиться говорить так, как этого требует от нас автор. Несоблюде­ние знаков препинания, перестановка слов в фразе по­добны тому, как если бы мы пушкинские стихи

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя... —

считали бы возможным говорить прозой.

Станиславский с каждым годом все настойчивее требовал изучения законов речи, требовал постоянной трени­ровки, специальной работы над текстом.

Но как только кто-нибудь отрывал работу над словом от внутреннего его содержания, Константин Сергеевич властно напоминал о главном в словесном действии. О том, что слова, написанные автором, мертвы, если они не согреты внутренним переживанием исполнителя. Он не уставал повторять, что каждый актер должен помнить, что в момент творчества слова — от поэта, подтекст — от артиста, что если бы было иначе, зритель не стремился бы в театр, чтобы смотреть артистов, а предпочел бы, сидя дома, читать пьесу.

Станиславский писал: «Артист должен создавать му­зыку своего чувства на текст пьесы и научиться петь эту музыку чувства словами роли. Когда мы услышим мелодию живой души, только тогда мы в полной мере оценим по достоинству и красоту текста и то, что он в себе скрывает».