прибыльным. Все жалуются, однако многих такое положение вещей вполне устраивает.

Для тех, кто непосредственно связан с искусством, эта система губительна. Бродвей — это не

джунгли, это огромный агрегат, состоящий из множества хорошо подогнанных друг к другу

деталей. Но каждая из этих деталей обезображена и деформирована во имя того, чтобы

подходить ко всем остальным и безотказно выполнять свои функции. На Бродисс находится

единственный в мире театр, где любой артист — я говорю сейчас не только об актерах, но и

о художниках, композиторах и осветителях — нуждается в агенте для защиты своих личных

интересов. Это отдает мелодрамой, тем не менее каждый работник бродвейского театра в

каком-то смысле постоянно находится в опасности: он ежедневно рискует своей работой,

своей репутацией и сложившимся укладом жизни. Теоретически такое напряжение должно

создавать атмосферу страха, и будь это так, разрушительность подобной системы стала бы

очевидной. На деле, однако, подспудное напряжение создает совсем иную, хорошо

известную бродвейскую атмосферу повышенной эмоциональности, внешнего дружелюбия и

нарочитой бодрости. На первую репетицию «Дома цветов» композитор Гарольд Арлеп

пришел с голубым васильком в петлице, с шампанским и с подарками для всех участников

спектакля. Пока он обнимал и целовал исполнителей, автор либретто Трумэн Кэпот мрачно

шепнул мне на ухо: «Сегодня день любви. Законники явятся завтра». Он оказался прав. Перл

Бепли вручила мне постановление суда об уплате 50000 долларов, прежде чем зрители

увидели спектакль. Иностранцу (в качестве воспоминания) подобная ситуация кажется

забавной и волнующей — слова «театральный бизнес» осе оправдывают и все объясняют, —

но, если называть вещи своими именами, надо признать, что нарочитое панибратство

является прямым следствием эмоциональной глухоты. В такой обстановке обычно никто не