является гарантией значительности события. Конечно, дозировка в этом случае является

столь деликатным делом, что предложить готовый рецепт совершенно невозможно: стоит

переборщить — и публика убежит из зала, стоит недодать — и зрители решат, что тема

утомительно серьезна, Тем не менее средние драматурги безошибочно находят совершенные

пропорции и поддерживают жизнь Неживого театра с помощью тоскливых успехов,

высыпающих единодушное одобрение. Зрители ищут в театре что-то, о чем они могут

сказать: «Лучше, чем в жизни», поэтому они с такой легкостью смешивают «культурность»

или внешние атрибуты культуры с тем, чего они не знают, но что, по их смутным

представлениям, могло бы существовать, и в результате способствуют успеху плохих

спектаклей, трагически обманывая самих себя.

Поскольку мы употребляем слово «неживой», следует заметить, что разница между живым и

неживым, столь безусловная, когда дело касается человека, совсем не так очевидна, когда

речь идет о явлениях другого плана. Врач мгновенно уловит легчайшее дуновение жизни в

самом изможденном человеке и отличит его от трупа, который жизнь уже покинула; но мы

почти не в состоянии заметить, когда полнокровная идея, трактовка или форма вдруг

становятся нежизнеспособными. В этом случае трудно провести четкую границу, однако

даже ребенок инстинктивно чувствует разницу. Я хотел бы привести один пример.

Во Франции существуют две мертвые традиции исполнения классической трагедии. Одна —

старая, она требует от актера особого голоса, особой пластики, благородной внешности и

торжественного напевного исполнения. Вторая традиция — всего лишь менее

последовательный вариант первой. Царственные жесты и королевские добродетели играют

все меньшую роль в повседневной жизни, поэтому каждому следующему поколению

величественные позы кажутся все более и более искусственными и бессмысленными. Это