необычных турне что-то и для себя. Они не только служили публике — самоотверженно и

бескорыстно, — но и публика служила им. Ибо публика, по Бруку, является

существеннейшим компонентом спектакля: актеры столько же получают от нее, сколько

дают ей. Однажды во время этих поездок Брука спросили, не собирается ли он вернуться о

обычный театр. Брук ответил, что он из него и не уходил, В известном смысле это была

чистая правда. В своих паломничествах Брук продолжал все те же поиски нового

шекспировского театра.

Шекспировская сцена была как бы реальным воплощением гуманистической тенденции.

Огромный просцениум, мысом вдававшийся о зал и с трех сторон окруженный публикой,

неглубокая задняя сцена с минимальным количеством декораций — и все! На этой условной

сцене не было постановочных ухищрений, способных скрыть неумелость актера. Она была

«пустым пространством» для тех, кто не приносил ничего в себе. Настоящий же актер и

автор мгновенно, с быстротой, недоступной декораторам, до предела обживали и заселяли

ее, А может быть, они лишь помогали публике самой это сделать?

Пуританская революция XVII века в Англии словно бы отсекла язык театру. Театры были

сожжены, а когда появились новые, то сиена у них была уже другая — та, к которой мы

привыкли сегодня, — без публики, стоявшей толпой у подмостков. Раньше подмостки были

с трех сторон открыты для публики. Теперь с трех сторон от нее отгорожены. Еще одну их

сторону образовывала невидимая «четвертая стена».

Эту «четвертую стену» Брук и мечтает разрушить. Он не реставратор и не собирается

восстанавливать шекспировскую сцену, какой она была в XVI веке. Он хочет вернуться к

ней, не меняя архитектуру — лишь за счет уничтожения «четвертой стены». Именно ею,

считает он, отгородился сегодня от зрителя неживой театр. И чтобы ее больше не

существовало, актер, режиссер, театр в целом должны впитывать в себя все токи жизни и