жизнью. Многочасовое прослушивание музыки напоминает людям, что жить стоит, но в то

же время притупляет чувство неудовлетворенности и тем самым подготавливает человека к

принятию невыносимых сторон жизни, Или, к примеру, ошеломляющие рассказы о

зверствах, фотографии пораженного напалмом ребенка — это самые жестокие проявления

реальности, но они открывают зрителям глаза необходимость действовать, которая в итоге

несколько притупляется. Это происходит так, словно ощущение такой потребности

одновременно и усиливается и ослабляется. Что можно сделать?

В театре существует одно серьезное испытание. Когда представление окончено, что

остается? Об удовольствии забывают, больше того — даже сильные ощущения исчезают. А

все рассуждения теряют нить. Но когда ощущения и доводы используются для того, чтоб [л

публика могла вглядеться в самое себя, тогда в сознании что-то воспламеняется. Событие

опаляет память, оставляя в ней очертание, вкус, след, запах — картину. Остается

центральный образ пьесы, ее силуэт, и, если вес элементы правильно сочетаются, этот силуэт

и будет ее значенном, эта форма станет сутью того, что она должна выразить. Когда спустя

ГОДЬЕ я думаю о самых сильных театральных впечатлениях, я нахожу отпечатавшимися в

памяти: двух бродяг, сидящих под деревом, старую женщину, тяну щук» тележку,

танцующего сержанта, трех людей на диване в аду — или иногда след, оказавшийся более

глубоким, чем сам образ. У меня нет надежды точно воспроизвести смысл, но такой след

дает возможность восстановить цепь значений. Несколько часов смогли изменить мое

отношение к жизни. Этого достичь трудно, но к этому следует стремиться.

Сам актер едва ли остается в шрамах от сильного напряжения. Любой актер после того, как

он сыграл страшную, приводящую в трепет роль, одновременно и расслаблен и счастлив.