Обычное сценическое действие покажется нам реальным, если оно убедительно и мы готовы

временно пришить его как объективную правду. Обманутая девушка ходит по сцене в

слезах, и, если игра актрисы достаточно трогательна, мы автоматически придадим к выводу,

что она жертва и что она несчастна. Но предположим, что за ней по пятам ходит клоун,

передразнивающий ее рыдания, и предположим также, что силой своего таланта ему удается

нас рассмешить. Его издевка разрушит наше первое впечатление. Кто тогда станет

предметом нашего сочувствия? И правда характера героини, и оценка ее положения — все

теперь берется клоуном под сомнение и одновременно уличает нас и сентиментальности. Ряд

таких экспериментов может завести нас достаточно далеко, так что мы столкнемся с

изменчивостью наших собственых представлений о добре и зле. Все это восходит к четкому

ощущению цели. Брехт полагал, что если театр заставит публику поверить элементам данной

ситуации, то он тем самым подведет ее к более точному осмыслению общества, в котором

она живет, а также к осознанию того, какими путями это общество может измениться.

Осуждение может работать по принципу антитезы; пародия, имитация, критика — ему

подвластен весь риторический ряд. Это чисто театральный метод диалектического

противоречия. Очуждение — это доступный нам сегодня язык, такой же потенциально

богатый, как и поэзия. Это одно из средств динамичного театра в меняющемся мире, и с

помощью очуждения мы можем достичь того же, чего Шекспир достигал, используя

динамику языка. Очуждение может быть очень простым, может являть собой лишь серию

физических приемов. С первым приемом очуждения я познакомился ребенком, оказавшись в

иш о декой церкви: к мешку для сбора подаяний был приделан шест, которым будили

прихожан, усыпленных молитвой.

Брехт использовал плакаты и вынесенные па обозрение публики огни рампы с тон же целью;