Р. Это признают все. Но говорят: такие сцены действуют на публику потому, что здесь мы отказываемся от наших принципов и играем, как в обычном театре.

 Б. Разве наш принцип в том, чтобы оставлять зрителя холодным?

 В. Утверждают именно это. И у нас якобы есть особые для этого соображения, а именно: оставаясь холодным, зритель лучше думает, а мы преимущественно хотим, чтобы в театре люди думали.

 Б. Это, конечно, никуда не годится: брать у зрителя деньги за то, что его заставляют думать...

 В. А почему бы вам не выступить и не сказать ясно и четко, что у нас в театре нужно не только думать?

 Б. И не подумаю выступать.

 В. Но ведь вы вовсе не осуждаете чувства.

 Р. Разумеется, нет, разве только неразумные.

 Б. Скажем, автоматические, устаревшие, вредные...

 П. Кстати, когда вы говорите такие слова, то вы сами отнюдь не остаетесь холодным.

 Р. Мы и на театре не холодны, когда боремся против таких чувств и когда их разоблачаем. И все же, не думая, это делать невозможно.

 В. Кто же утверждает, что можно вообще думать, оставаясь холодным?

 Р. Когда вас захлестывают чувства, думать тоже, конечно, нельзя.

 П, Но когда чувства вас поднимают?

 В. Так или иначе, чувства и мысли невозможно отделить друг от друга даже в науке. Ученые известны своей горячностью.

 П. Итак: театр научного века тоже оперирует эмоциями. Давайте скажем это ясно и четко.

 Р. Только не будем говорить "оперирует": это сразу производит впечатление холодности и расчета.

 П. Хорошо. Вызывает эмоции.

 Р. Переполнен эмоциями.

 В. "Переполнен". Я не люблю таких слов. Пустые люди всегда делают вид, что они "переполнены". Преувеличения подозрительны.

 Б. У Шиллера преувеличения не так уж плохи.

 В. Да, но подражательные, искусственные преувеличения...

 П. Вы полагаете, что Шиллер преувеличивает нечто хорошее и потому его преувеличения хороши?