Как подойти к тому, чтобы верно овладеть внутрен­ним и внешним темпо-ритмом этой сцены.

Внешний темпо-ритм нам продиктован автором. Бес­семенов застыл в том положении, в котором его застали слова Нила.

Внутренний же его темпо-ритм предельно насыщен. В его мозгу проносится вихрь мыслей: «Проглядел! Как же так? А Татьяна? Ведь она же тянется к Нилу. Как он мог предпочесть нищую Полю моей дочери? А я-то жил мыслью облагодетельствовать его, выдав за него дочь. Как он смел? Как они оба осмелились? Неблагодарные! Всю жизнь кормил, поил...» и т. д. и т. д.

Каждый актер, играющий Бессеменова, по-своему бу­дет создавать свой «внутренний монолог», иначе он не поймет, что значит быть захваченным событием настоль­ко, чтобы на какое-то время стать почти недвижным.

«Та-ак, — произносит наконец Бессеменов и почти ав­томатически повторяет вслед за Тетеревым слова певче­го: — Действительно... очень просто!»

Бессеменов еще не пришел в себя от потрясшей его новости, он не знает, как реагировать на нее, и как бы оттягивая время, он прибегает к привычному для себя приему разыгрывания из себя всеми обиженного стра­дальца.

Он будет молчать, он не скажет ни слова. Если его со­веты не нужны, он не будет насильно навязывать их.

Но решение молчать не под силу Бессеменову. С каж­дой секундой обида и злоба, которые он хотел подавить, разгораются все сильнее, и он уже не может удержать себя от упреков.

«...Не торовато благодаришь ты меня за мою хлеб-соль... Исподтишка живешь...» — говорит он.

И на ответ Нила, что Бессеменову не за что упрекать его, так как он за бессеменовский хлеб-соль всегда платил трудом и впредь платить будет и никогда он не жил исподтишка, а всегда жил и будет жить открыто, что он давно любит Полю и ни от кого этого не скрывал, Бессеменов, делая над собою огромное усилие, все еще сдер­жанно, по ремарке Горького, все еще желая удержать себя, говорит: «Так, так! Очень хорошо... Ну что ж? Женитесь. Мы вам не помеха». И тут же опять не может удержать себя от главного, самого, как ему кажется, кар­динального вопроса: