... уж коли зло пресечь: Забрать все книги бы да сжечь.

А в четвертом акте во время разъезда гостей княгиня говорит о Чацком, что его

Давно бы запереть пора...

Я думаю, он просто якобинец,

Ваш Чацкий!!!

В этих словах вскрывается истинная причина, побу­дившая этих людей к клевете.

Опираясь на авторское толкование, Нечкина полеми­зирует с критиками, писавшими о ряде «недостатков» фи­нала третьего акта.

Претензии этих критиков выражаются в том, что Фа­мусов как хозяин не принимает никаких спешных мер к удалению сумасшедшего, наоборот, долго и беззаботно спорит с Хлестовой о том, сколько душ у Чацкого, что огромный монолог Чацкого не прерывается ни одной ремаркой автора, регулирующей поведение толпы. Непонятно-де, как перепуганные гости смогли, не выслушав до конца монолога о французике из Бордо, спокойно перейти к танцам и картам.

Трактовка этой сцены в постановке Художественного театра совпадала с толкованием ее в литературоведении прошлых лет. Этим объясняется, что переход к танцам и картам после ужаса, возбужденного сумасшествием Чацкого, Художественному театру, по словам Вл. И. Неми­ровича-Данченко, «не особенно удавался». Согласившись с современной точкой зрения, высказанной М. В. Нечкиной, на причины, побудившие весь старый мир фамусовской Москвы объявить Чацкого сумасшедшим, не веря в его настоящее безумие, мы поймем поведение гостей на балу.

Они получили полное удовлетворение, распустив слух о его безумии. Отомщена попытка противопоставить но­вое им, яростным охранителям старого; наказан тот, кто смеялся над ними, и тем самым оправданы и возвеличе­ны они, его враги.

При такой трактовке становится понятным спор Фаму­сова с Хлестовой о количестве душ у Чацкого, в то время как в соседней комнате находится «сумасшедший». Абсо­лютно логичен переход гостей к танцам и картам во вре­мя монолога Чацкого. Они с «величайшим усердием» танцуют, оставляя в одиночестве того, кто осмелился вос­стать против них.