расплывчаты, подлинные символы определенны и недвусмысленны. Говоря

«символический», мы часто представляем себе что-то скучное и непонятное; подлинный

символ всегда точен, он представляет собой единственно возможную форму выражения

некоторых истин. Двое мужчин, ожидающих кого-то у чахлого дерева; старик, который

слушает свой собственный голос, записанный на магнитофонную ленту; два человека,

запертых в башне; женщина, по пояс закопанная в песок; родители в мусорных ящиках; три

головы в урнах — все это плоды чистого вымысла, все это свежие и яркие образы, которые

представляются нам чем-то вроде предметов бутафории. Это театральные машины. Публика

критически улыбается, а бутафория продолжает делать свое дело — она критико-устойчива.

И хотя мы явственно ощущаем, что каждый из этих образов связан с нами какими-то нитями,

мы никогда ничего не поймем, если будем ждать, что кто-то объяснит нам их значение. Если

же мы воспримем эту связь как нечто данное, значение символов само откроется нам и

заставит нас произнести громкое изумленное «О!».

Вот почему мрачные беккетовские пьесы в действительности пьесы светлые и образы

отчаяния в них свидетельствуют лишь о жесточайшей потребности автора сказать правду.

Говоря «Нет!», Беккет вовсе не испытывает чувства удовлетворения, его безжалостные

«Нет!» выкованы из тоски по «Да!», его отчаяние — это негатив, позволяющий получить

нормальное изображение. О том, как живут люди, можно рассказывать по-разному:

вдохновение помогает художнику раскрывать прекрасные стороны жизни,

беспристрастность побуждает художника изображать то, что он видит вокруг себя. В персом

случае все зависит от откровения, благородные порывы здесь ии при чем. Во втором случае

все— от честности художника, благородные порывы могут лишь исказить картину.

Беккет показал различие между этими двумя путями в пьесе «.Счастливые дни». Оптимизм