может случится что она не издаст не звука. Тот кто хочет чтобы пьеса была услышана,

должен заставить ее зазвучать. Это требует большой, тщательно продуманной работы при

том, что окончательное решение часто поражает своей простотой. Однако стремление «быть

простым» может привести к прямо противоположному результату, потому что за ним

обычно не стоит ничего, кроме желания избавиться от изнурительных поисков тех ступенек,

которые ведут к простому решению. Режиссер занимает странное положение в театре: он

вовсе не заинтересован в том, чтобы быть богом, но обстоятельства вынуждают его играть

роль бога. Он хотел бы иметь право ошибаться, но актеры инстинктивно стараются сделать

из него верховного судью, потому что им действительно очень нужен верховный судья. В

каком-то смысле режиссер — всегда обманщик: он идет ночью по незнакомой местности и

ведет за собой других, но у него нет выбора, он должен вести и одновременно изучать

дорогу. Процесс омертвения часто начинается в ту минуту, когда режиссер перестает

понимать специфику своего положения и надеется на лучшее, в то время как он должен быть

готов к худшему.

Проблема омертвения неизбежно возвращает нас к репетициям: мертвый режиссер

пользуется избитыми формулировками, избитыми приемами, избитыми шутками, избитыми

трюками; каждая сцена, которую он ставит, начинается по шаблону и кончается по шаблону;

все это в равной мере относится к его товарищам по работе — к художникам и

композиторам, — если только они не начинают каждую новую постановку с чистой

страницы, с пустой сцепы и с закономерного вопроса: к чему вообще нужны костюмы, к

чему нужна музыка, что они хотят всем этим сказать? Мертвый режиссер — это режиссер,

который не в силах противостоять условным рефлексам, возникающим в процессе любой

деятельности.

Прошло уже не меньше пятидесяти лет, с тех пор как театр стал рассматриваться как некое