считает реальностью, и есть вся реальность. Как будто убежденность в том, что

субъективизм является его орудием и источником его силы, мешает ему уловить

диалектическую связь между тем, что он видит, и тем, что он воспринимает. Так но-

ручается, что один драматург исследует глубины и темные закоулки своей души, а другой,

для которого эта область закрыта, проявляет интерес лишь к внешним сторонам жизни, и

каждый считает, что его мир — это и есть целый мир. Если бы не Шекспир, у нас были бы

осе основания считать, что объединение этих двух драматургов в одном лице практически

невозможно. Однако елизаветинский театр все-таки не миф, и при всем старании мы не

можем забыть о нем ни на минуту. Четыреста лет назад драматурги умели соотносить

события окружающего мира с событиями сложной духовной жизни людей, каждый из

которых был личностью, умели доводить противоборство их страхов и надежд до открытого

конфликта. Драма была обнажением души, сопоставлением столкновением, она будила

мысль, увлекала, убеждал а--и." в конце концов рождала понимание. Шекспир не был

вершиной, лишенной основания, которая чудом парила в облаках; он завершал пирамиду,

состоящую' из большой группы драматургов все меньшего и меньшего масштаба и

убывающей степени таланта, но одержимых, как и он, честолюбивым стремлением бороться

с тем, что Гамлет называл уродствами и пороками века. Тем не менее новоелизаветский

театр драмы в стихах, с пышными декорациями выглядел бы в наше время чудовищной

нелепостью. Вот почему мы должны более пристально вглядеться в шекспировский театр н

постараться попять, в чем состоят его специфические особенности. Одна простая мысль

сразу же приходит в. голову, Шекспир использовал те же единицы измерения, что и МЬЕ, — в

его распоряжении были те же несколько часов зрительского времени. И он насыщал этот