|
|
Это обзор виртуальных библиотек и размещенных в них текстов. Я не ставил себе целью дублировать уже кем-то сделанное, хотя кое-что постараюсь добавить сам. |
||
Страничка формируется по принципу: "Я Маркса прочитал, и он мне не понравился" - т.е. личные пристрастия и осознанная необходимость. Заранее приношу извинения за отсутствие системы и допущенную субъективность. |
Если на указанной ссылке не окажется нужного текста, напишите это в гостевой книге, постараюсь найти. |
Текст |
Эта концепция трагического заставляет
вспомнить Фридриха Шиллера. Шиллер, как известно, не принимал "Короля
Лира" в бытовавшем тогда толковании. Вина Лира, за которую ему пришлось
так тяжело расплачиваться, виделась комментаторам XVIII века в том, что он,
раздавая свои земли, не понял, какая из его дочерей что из себя представляет.
«Лир» оказывался, таким образом, трагедией индивидуальной вины (или даже
ошибки), а окружающий мир — строгим, но справедливость судьей, карающим всякое
отклонение от справедливости. Эту веру в правильность божественного
(мы бы сейчас сказали — социального) порядка, это убеждение, что «человек
всегда сам виноват», Шиллер решительно не принимал. Он желал строить трагедию
не на вине того или иного конкретного лица, а на столкновении человека с некой
безличной и безразличной к нему силой. Выявляться это должно было через «стечение
обстоятельств». Оно и придавало трагедии наиболее обобщенную форму. Разумеется,
непосредственной причиной гибели героя может оказаться любой персонаж, в том
числе и сам герой. Но этот конкретный человек — лишь ближайший источник
несчастья; в целом же оно обусловлено неправильным устройством мира.
«Непосредственный виновник несчастья», даже тот, кого прежде клеймили
«злодеем», способен в какие-то моменты сам вызвать жалость. Питер Брук поставил «Короля Лира»
словно бы точно по Шиллеру. Но за философски отвлеченными словами о
«несправедливости миропорядка» теперь стоял опыт, вынесенный человечеством из
пяти лет войны с ее душегубками, концлагерями. Сцена ослепления Глостера стала
ключевой в спектакле. То страшное, что совершалась за линией рампы, было чем-то
весьма обычным для участников преступления, чем-то определяемым стертыми
словами «практическая деятельность». Но оно не переставало от этого быть
страшным для тех, кто сидел в зале. Даже становилось еще страшнее. Это было
повседневным, значит, повторяемым. И происходило уже не на подмостках — месте,
для всякого рода представлений специально отведенном. Зажигался свет, как во
время антракта, а на сцене, теперь уже не отгороженной от темного зала,
спокойно отпихнув в сторону слепого старика, слуги принимались таскать какие-то
мешки, что-то прибирать... Работа, не более... |