зрителей, которые посещали театр «Олдвич» в 1966 году. Отличительная черта этой

экспериментальной постановки заключалась в том, что у пас не было текста, придуманного и

написанного драматургом. Актеры обменивались репликами со зрителями, и в результате

возникала та духовная общность, которая придавала смысл, каждому такому вечеру. Если бы

у нас был определенный текст, мы могли бы играть и в других местах; без такого текста наш

спектакль действительно был хэппенингом поэтому мы, конечно, что-то утратили оттого, что

играли его целый, сезон, хотя лондонский сезон длится всего пять месяцев. Одно-

единственное представление могло бы стать подлинной вершиной. Но мы считали своим

долгом включить «из» в репертуар, и в этом была наша ошибка. Репертуар повторяется, а

повторять можно только то, что не подлежит изменению. Правила английской цензуры

воспрещают актерам менять текст и импровизировать по время выступлений. В этом

конкретном случае невозможность изменений обрекла спектакль на умирание: по мере того

как терялась непосредственность контакта со зрителями и заинтересованность » теме,

воодушевление актеров тоже спадало.

Однажды во время беседы с группой студентов мне удалось наглядно показать, как сильно

зависит качество актерского исполнения от степени внимания аудитории, Я попросил кого-

нибудь выйти на сцену. Охотник нашелся, и я вручил ему листок бумаги, на котором был

напечатан монолог из «Дознания», пьесы Петера Вайса об Освенциме. Пока доброволец

читал текст про себя, остальные хихикали, как это обычно бывает, когда зрители видят, что

один из них попал в глупое положение. Но человек на сцене был слишком поражен и

потрясен тем, что он читал, и не пытался скрыть свое смущение неловкими шутками, тоже

обычными в таких случаях. Его серьезность и сосредоточенность в конце концов передались