делало их молчаливыми и сосредоточенными; атмосфера, царившая в зрительном зале,

создавала у актеров ощущение, что они играют под яркими лучами прожектора. В результате

осветились самце темные места пьесы, они исполнялись с таким богатством смысловых

оттенков и с таким мастерским владением английским языком, которые могли оценить лишь

немногие из присутствующих в зале, но чувствовали все. Актеры были тронуты и

взволнованы, они приехали в Соединенные Штаты, горя желанием показать зрителям,

знающим английский язык, все то, чему они научились под пристальным взглядом

европейцев, Я был вынужден вернуться в Англию и встретился с труппой только через

несколько недель в Филадельфии. К. моему удивлению и огорчению, оказалось, что актеры

играют значительно хуже, чем прежде. Мне хотелось наговорить им резких слов, но я

понимал, что они не виноваты. Они потеряли контакт со зрителями, в этом было все дело.

Филадельфийские зрители, разумеется, прекрасно знали английский язык, но среди них

почти не было людей, которых интересовал «Король Лир», они приходили в театр по тем

причинам, по которым чаше всего ходят в театр: чтобы не отстать от знакомых, чтобы

доставить удовольствие женам и тому подобное. Я не сомневаюсь, что к таким зрителям

тоже можно найти подход и заинтересовать их «Королем Ли-ром», но наш подход оказался

заведомо неверным. Аскетизм нашей постановки, такой уместный в Европе, здесь оказался

бессмысленным. Я смотрел на зевающих людей в зале и сознавал свою вину, я прекрасно

понимал, что мы чего-то не доделали. Если бы я ставил «Короля Лира» для

филадельфийских зрителей, я, конечно, поставил бы его иначе — с совершенно иной

расстановкой акцентов и, попросту говоря, с иной силой звучания. Но менять что-то в

завершенной постановке во время гастрольной поездки — об этом нечего было и думать.