чувствует себя спокойно и уверенно и никто не решается быть откровенным. Я говорю

сейчас о настоящей, нештатной близости, которая возникает, когда люди долго работают

вместе и полностью доверяют друг другу; на Бродвее легко простят грубое

саморазоблачение, но эта легкость не имеет ничего общего с тонкостью и чуткостью людей,

которые делают общее дело и могут положиться друг па друга. Завидуя англичанам,

американцы завидуют прежде всего этой особой чуткости, умению поступаться собой.

Американцы называют это стилем и относятся к этой способности англичан, как к чуду.

Когда вы ставите о Нью-Йорке спектакль и вам говорят, что у такого-то актера «есть стиль»,

это обычно означает, что он подражает кому-то, кто подражает какому-то европейскому

актеру. В американском театре всерьез говорят о стиле, как о манере держать себя, которую

можно перенять, и актеры, которые играли в классических пьесах и усилиями льстивых

критиков поверили, что у них «есть стиль», делают все возможное, чтобы поддерживать

представление о том, что стиль — это некая редкость, украшающая лишь избранных

представителей актерской профессии, И все-таки Америка вполне может иметь свой

собственный замечательный театр. У американцев есть для этого все необходимое; сила,

храбрость, юмор, деньги и умение трезво оценивать трудности.

Однажды утром я стоял в Музее современного искусства и наблюдал за людьми, которые

толпились вокруг, заплатив за вход один доллар. Почти у всех этих люден были живые лица

с каким-то своим выражением — лица хороших зрителей, если можно воспользоваться такой

простой личной меркой для определения зрителей, ради которых хочется ставить спектакли.

Потенциально в Нью-Йорке есть очень много хороших зрителей. К несчастью, они редко

ходят в театр.

Они редко ходят в театр, потому что цены на билеты непомерно высоки. Они могли бы