происходящее, может показаться активной, но на деле такого рода активность мнимая.

Подлинная активность может оставаться невидимой.

От веек других искусств театр отличает отсутствие незыблемых устоев. И тем не менее к

этому подвижному явлению легко применяют (в силу критической привычки) некие

застывшие критерии и правила. Как-то мне довелось в английском провинциальном городке

Стоук-он-Трент смотреть спектакль «Пигмалион», поставленный в театре-в-круге. Благодаря

оживленным актерам, красивому помещению, веселой аудитории по-новому засверкали

самые блистательные куски пьесы. Она «шла» великолепно. Публика непосредственно

принимала участие в действии. Спектакль казался воплощением совершенства. Однако все

актеры были слишком МОЛОДЕЛ для своих ролей: грим был очень грубый, а седина

нарисована прямо на волосах. Если бы каким-то чудом их удалось перенести в этот момент в

Лондонский Вест-Эн.д„ в типично лондонский театр, заполненный лондонскими зрителями,

спектакль прозвучал бы крайне неубедительно, а публика осталась бы недовольной. Но это

вовсе не означает, что лондонский стандарт лучше или выше провинциального. Скорее,

наоборот. Потому что маловероятно, чтобы где-нибудь в Лондоне в этот вечер театральная

температура поднималась бы так же высоко, как. в Стоуне. Но такие вещи никогда нельзя

сравнивать.. Никогда нельзя устраивать тест для гипотетического «если бы», когда речь идет

не об актерах или пьесе, а обо всем спектакле в целом.

В Театре жестокости объектом нашего изучения стала отчасти сама публика, и наше первое

публичное представление оказалось в этом смысле интересным экспериментом. Публика,

пришедшая на «экспериментальный» вечер, принесла с собой то смешанное чувство

снисходительности, игривости и легкого неодобрения, которой вызывает обычно слово

«авангард». Мы показали ряд отрывков. Наша собственная задача была чисто эгоистической