посвященным изменениям в тексте, имя Брука упоминается лишь дважды, и оба раза в связи

со случаями не очень значительными. Изменения, отмеченные другими исследователями,

тоже невелики и не идут ни в какое сравнение с установившейся практикой переделок.

Бесспорно, Брук очень самостоятелен по отношению к драматургическому материалу, но

самостоятельность его проявляется иначе — сложнее и плодотворнее.

Система Брука в практическом своем приложении имеет три компонента — режиссер, актер,

зритель: Не отсутствует ли здесь что-то весьма существенное, более того — изначальное?

Где автор? Действительно, он здесь не упоминается. Театр Брука — подчеркнуто

режиссерский. Но этот театр меньше всего игнорирует автора. Напротив, он в нем

всевластен, как в те давние времена, когда ему самому полагалось ставить свои пьесы и он

ходил по подмосткам, тут же на месте меняя мизансцены, указывая верные интонации,

выверяя свой первоначальный замысел сценой. В бруковских постановках всегда

присутствует автор, только имя ему сейчас — режиссер.

Взяв в свои руки руководство спектаклем, Брук не соперничает с автором и не враждует с

ним. Он сам в него перевоплощается. «Вживается» в него, как актер.

Может быть, поэтому спектакли Брука всегда индивидуальны, непохожи один на другой и

вместе с тем всякий раз узнаваемы, как узнаем мы актера за всем многообразием сыгранных

им ролей. Тенденция к индивидуализации спектакля, развивающаяся в европейской

режиссуре со времен романтизма, нашла в Бруке на сегодняшний день, разумеется, своего

завершителя.

Образ спектакля, созданный Бруком, кажется обычно очень верным замыслу драматурга: в

нем есть мае* штаб, органичность, цельность, полная во всех деталях оправданность. Но при

этом он может быть совершенно непохож на другой спектакль по той же пьесе, тоже некогда

показавшийся нам убедительным. Как понять в этом случае, за каким режиссером правда?