архитекторами, проектирующими новые театры. Тщетно пытался я найти нужные слова,

чтобы объяснить, что дело не в плохих или хороших зданиях. Великолепное помещение

может помешать вспышке жизненного огня, тогда как случайный зал становится

великолепным местом встречи. В этом-то и состоит загадка театра, но в разгадывании этой

загадки единственная возможность обратить ее в закономерность. Когда идет речь о других

архитектурных сооружениях, всегда существует связь между четко продуманным в чертежах

зданием и его удачным функционированием. Хорошо спроектированная больница будет

работать эффективнее, чем построенная кое-как. Когда доходит дело до театров, проект не

может быть логически обоснован. Недостаточно будет умозрительно выработать некие

требования, решая, как реализовать их до конца. Как правило, таким путем возникает

скучный, банальный, зачастую холодный зрительный зал. Наука проектирования

театральных зданий должна опираться на изучение условий, способствующих ИСТИЕШО

живому общению людей. Что создает такие условия: асимметричность или даже просто

беспорядочность? Если так, то согласно каким правилам может быть установлен такой

беспорядок? Архитектору лучше было бы работать, как театральному художнику:

передвигать куски картона, следуя интуиции, а не создавать модель по плану,

разработанному с помощью линейки и циркуля. Раз навоз служит хорошим удобрением,

бессмысленно быть чистоплюем; если театру необходим какой-то элемент грубости, его надо

воспринимать как неотъемлемую особенность театра. С открытием электронной музыки

некоторые немецкие студии объявили, что они теперь смогут воспроизвести звук любого

инструмента — только лучше. Тогда выяснилось, что все записанные таким путем звуки

отличает некая общая стерильность. Когда проанализировали звуки, издаваемые кларнетами,