неожиданным образом сочетает элементы серьезного, красивого, гротескового и забавного.

В современном театре существует всего несколько сцен, которые по своему

ошеломляющему эффекту можно сравнить с кульминацией первой части «Ширм», когда

сценическое действие — наспех наносимые изображения войны на белую плоскость; а

вместе с тем хлесткие выражения, нелепые люди и огромные манекены —все имеете

создают незабываемый образ колониализма и революции. В этом случае сила замысла

неотделима от многоступенчатого ряда приемов, которыми он реализуется. «Черные» Жене

достигают полноты звучания, когда между публикой и актерами устанавливается

напряженная взаимосвязь. В Париже, когда на спектакле присутствовали интеллектуалы,

пьеса казалась развлечением в духе литературного барокко; в Лондоне, где публике не было

дела ни до французской литературы, ни до негров, пьеса теряла смысл; в Нью-Йорке в

великолепной постановке Джина Фрэпкела она была наэлектризованной и напряженной.

Мне рассказывали, что напряжение колебалось от вечера к вечеру в зависимости от

соотношения в зале белых и черных.

«Марат/Сад» не мог бы появиться до Брехта. Он задуман Питером Вайсом на разных

уровнях очуждении: события французской революции нельзя воспринимать буквально,

поскольку их изображают сумасшедшие, а их поступки в свою очередь вызывают сомнения,

поскольку режиссер маркиз де Сад. К тому же события 1780 года воспринимаются с точки

зрения 1808 и 1966 годов, то есть люди, сидящие в зале, как бы представляют публику

начала XIX века, а в то же время сами они — из XX века. Все эти перекрещивающиеся

планы сгущают восприятие в каждый отдельный момент, вызывая активность любого из

зрителей. В конце пьесы сумасшедший дом впадает в неистовство: все актеры

импровизируют с необыкновенной отдачей и на миг все происходящее па сцене становится